Опубликовываю свой гудшипперский перевод. К слову, мой первый трехснитчевый фик на ХогНете)))

Оригинальное название: Seasons
Автор: daysandweeks
Переводчик: Beash_Ka
Бета: merry_dancers
Ссылка на оригинал: http://www.fanfiction.net/s/3113126/1/
Рейтинг: PG
Жанр: Роман/Ангст
Пейринг: РУ/ГГ
Разрешение на перевод: жду
Саммари: Легкая зарисовка о Роне и Гермионе.

Зима
Рон никогда не напоминал мне зиму — может, просто потому, что я ее не очень люблю.
Зимой мы все время ссоримся, но, кроме этого, не вижу в нем ничего от зимы. От нее веет холодным безразличием, она скрытная, безмолвная, и в ее сердце нет места любви. А Рон шумный, общительный, вспыльчивый и стесняется признаться, когда его к кому-то тянет.
Мне не спится, я сижу у камина и делаю вид, что читаю, хотя на самом деле считаю пролетевшие минуты. Уже далеко за полночь, а Рон и эта стерва Лаванда до сих пор не вернулись. Пожалуй, это она похожа на зиму — холодная, хитрая, ревнивая. Но, возможно, ревную именно я… к ней.
Дверь вдруг распахивается, и парочка появляется на пороге, будто склеившись лицами: сплошное хихиканье, слюни, капельки пота и прочие милые, но неприятные штучки, присущие поцелуям или чем бы они там ни занимались.
Лаванда замечает меня первой и, посмеиваясь, отрывается от Рона. Извиняется, быстро чмокает его на прощание и уходит спать.
Наши взгляды встречаются, и воздух в комнате словно раскаляется до предела. Щеки Рона пылают — то ли от поцелуев, то ли от злости, а может, он смутился, не ожидая встретить меня в гостиной. Неловко махнув рукой, он шагает к лестнице, ведущей в спальню, но я еще успею бросить ему пару фраз — пару злорадных мелких колкостей, но, по правде говоря, за ними скрывается нечто большее. За ними звучат вопросы — почему, как же так, когда и снова — почему.
Но все, что он слышит: «У тебя волосы растрепались».

Весна
Она никогда не напоминала мне весну — может, просто потому, что я не слишком люблю это время года.
Весна — это, скорее, Лаванда, всегда такая веселая. Наверное, если бы весна умела чувствовать, тоже лучилась бы весельем. У Лаванды светлые волосы, голубые глаза, и я ничуть не сомневаюсь — весна в человеческом обличье была бы светловолосой и голубоглазой.
Но эта девушка не похожа на весну. Мы сидим в библиотеке, Гермиона пролистывает учебник, то и дело что-то выписывая. Лаванда же тянет с домашней работой до последнего, и поэтому на ее сочинения без слез не взглянешь.
Гермиона поднимает голову, я смотрю в ее темно-карие глаза и краснею. Меня будто перевернули вверх тормашками, внутри все трепещет. Странное ощущение. Вместо того чтобы писать сочинение по Зельям, я задумчиво рисую на пергаменте. Гляжу на нее не отрываясь, даже когда она отводит взгляд. Перо вдруг ломается — я надавил им слишком сильно. Чертыхнуться не успеваю — Гермиона достает из сумки и протягивает мне новое перо.
— Я тебя люблю, — сам не понимаю, как это вырвалось; судя по всему, в последнее время я повторял это слишком часто. Я ведь просто хотел поблагодарить! Гермиона отвечает, и внутри снова все трепещет… вот только что она сейчас сказала? Завтра я и не вспомню, потому что завороженно смотрю на ее губы, на то, как они двигаются, и в голову приходит…
А вдруг я и вправду ее люблю?

Лето
Он так похож на лето — может, просто потому, что я обожаю это время года.
Конечно, летом всегда очень трудно: каникулы, мы не изучаем ничего нового, никто не задает сочинений, не назначает срок сдачи работы и длину свитка. Нужно все решать самим. С Роном все именно так, думаю я, когда в этот летний вечер мы сидим на заднем дворе «Норы», неловко держась за руки. Разве что-то может быть приятнее этих минут? Ведь он — лето: сияющий, капризный, раскованный и замечательный.
И сейчас он разговаривает со мной, как и лето — совсем без слов. Мы лежим на траве, глядя в небо, усыпанное звездами, и я чувствую, как беспокойно подрагивает его рука и ноги как будто все время в движении. Рон не раз говорил мне, что хочет отдохнуть когда-нибудь… когда закончится эта война — война, которая еще даже и не началась (но если нам придется решать, она начнется завтра). Он мечтает о собственном доме, о семье, но говорить об этом не любит.
— Да так, пустяки, — всякий раз отмахивается он с улыбкой.
Утром мы отправляемся в путь — уже не держась за руки, а преданно сопровождая Гарри, и мне опять кажется: Рон похож на лето. Но вовсе не из-за того, что его глаза насмешливо блестят, а губы кривятся в ухмылке — хотя ему страшно не меньше, чем мне и, наверное, даже не меньше, чем Гарри.
Нет, он не из-за этого похож на лето. Он словно лето потому, что я его люблю.

Осень
Она так напоминает мне осень — может, просто потому, что я люблю это время года.
Знаете, у нее каштановые волосы, и осень тоже вся каштановая, в ало-золотистых завитках — как цвета ее шарфа. И она стоит здесь, в этот холодный ноябрьский день, до подбородка укутанная шарфом, а ветер бросает ей в лицо пышную копну кудрей.
Замерзшие, мы ждем возле пещеры. Гермиона касается моей ладони, взгляд испуган. Но не только страх мелькает в этих глубоких, как озера, орехово-карих глазах. Еще и надежда.
Гарри где-то внутри: он уверен, что найдет медальон. Говорит — в этот раз, если потребуется, он готов выпить любое дурацкое зелье, лишь бы заполучить хоркрукс. Больше никто из тех, кого он любит, не умрет. Никто.
А Гермиона лишь улыбается и берет меня за руку. Сегодня все закончится по-другому. Мы дали друг другу клятву, разобрались в своих чувствах, и теперь я каждый день стараюсь выжить. Ради нее. Ради нас.
Она мечтает вслух — хорошо бы как-нибудь попутешествовать, когда на улице ночь и холодно — и вдруг кашляет, а я пытаюсь развести маленький костер.
— Esperanza, — шепчет она, но не говорит, на каком это языке. Скорее всего, на испанском, а может, на итальянском. Но точно не на французском — никогда не слышал этого слова от Флер.
Но даже без объяснений я знаю, что оно означает.
Надежда.